Мэтры и их окказионализмы на примере Ломоносова, Карамзина, Маяковского

Говоря простым языком, прошлый пост «не зашёл». Но это вовсе не значит, что я не стану его развивать. Головой в стену — это вообще моя тема! Главное, что пробиваю в итоге)

Итак, про мэтров и их окказионализмы.

В 1746-м Ломоносов переводил учебник по физике. На тот момент в русском языке не было ни «атмосферы», ни «градусника», ни «кислоты». Пришлось изобретать. Именно он из латинского «оксигениума» сделал «кислород». Это стало отправной точкой для «водорода» и «углерода». Правда, не всё прижилось: «коловратное движение» стало вращательным, а «оредевший воздух» — разреженным.

Карамзин подарил нам «промышленность», «впечатление», «трогательный»… и букву «Ё», между прочим.

Достоевский откровенно гордился своим словом «стушеваться». Изначально оно означало «незаметно уйти» (от чертёжного «тушевать»), а потом стало «смутиться, оробеть». Ещё он придумал «лимонничать» — быть избыточно любезным, жеманным. Мастер психологических оттенков, однако)

Салтыков-Щедрин создал «мягкотелого», «злопыхательство», «головотяпство».

Хлебников — «лётчика» (хотя Блок до него называл авиаторов «летунами»), «смехача» и выражение «атомная бомба».

Маяковский дал нам «сиюминутный», «голоштанный», «прозаседавшиеся» и фразеологизм «ежу понятно». Вообще он дал гораздо больше, но многое не прижилось или прижилось в гораздо меньшей степени.

***

Иногда между созданием окказионализма и фиксацией в словаре проходят десятилетия. Слово «судьбоносный» впервые употребил Фёдор Шаляпин в 1932 году, но в картотеке словарников оно появилось только в 1973-м, а активно использоваться стало ещё позже.

В подавляющем большинстве случаев языковые эксперименты обречены остаться в рамках одного текста. Но те, что прорываются в словари, становятся невидимыми памятниками своим создателям, доказывая, что язык — это не только стихийный процесс, но и акт творчества.